Почему жизнь несправедлива именно к нему? Почему, когда Йегер откровенно его провоцирует, то виноват всегда Жан Кирштайн? Между прочим, Эрен получил по заслугам. Но побитого суицидника забрали волнующиеся друзья, а побитому Жану заботливо прописали еще одну тренировку. Какое везение.

Шэдис был чрезвычайно жесток в этот раз. Пришлось убирать за всеми после ужина, пробежать десять километров и потом еще делать кучу упражнений, а под конец страстный инструктор еще по шее вломил. Сказать, что Кирштайн был устал - ничего не сказать. Хорошо хоть, что не в первый раз ему испытывать такие нагрузки, а то бы точно подох прямо тут под луной.

Кадет медленно плелся по тропинке меж зданий, глядя себе под ноги и надеясь наконец примостить свою пятую точку к кровати. Подъем рано, нельзя терять ни минуты возможного сна. Хотелось есть, но это как-то потерпит до завтра. Еще хорошо бы щеку обработать чем-нибудь, а то Жан умудрился во время последней тысячи метров бега свалиться на траву и пару метров пробороздить головой.

Вдруг Кирштайн, не успев поднять глаза, врезался в какую-то крепкую фигуру. Это было слишком внезапно, Жан чуть штаны не обмочил. Он неуклюже сидел на земле, глядя на девушку, которая стояла стеной и от столкновения даже не шелохнулась, будто ничего и не было вовсе.

- Микаса? - Кирштайн не верил своим глазам, он помассировал веки, вдруг галлюцинации на фоне усталости. Когда оказалось, что образ Акерман никуда не делся, щеки Жана мгновенно обожгло румянцем. Неужели она и правда тут. С ним. Вечером. Одна. И никакого Йегера поблизости.
- Это ты? - глупо, конечно, спрашивать, но чем черт не шутит. - Ты ушла из казармы, чтобы со мной поговорить?
О, это бы было слишком хорошо. Какой-то подвох должен быть, но Жан решил об этом не думать. Он поднялся на ноги, отряхнулся и выпрямился, невинно улыбаясь. Усталость никуда не делась, но у кадета открылось второе дыхание, теперь он был готов на любые подвиги, если они касались красивой девушки его мечты. До этого знаменательного момента Микаса Акерман не замечала Жана и на все вопросы отвечала односложно, пытаясь поскорее отвязаться. А сейчас она вместе с ним и, представьте себе, даже хочет поговорить!
Жан моментально решил, что эта встреча - его первое свидание с Микасой, о котором он будет рассказывать менее опытным товарищам. Главное держать себя в руках и быть крутым. Для этого Жан пригладил рукой волосы и хитро прищурил глаза, что, в общем-то, сделало его вид еще более нелепым.

Это было настолько нереально, что у Жана все никак не пропадало ощущение, что все это ему снится, а сам он валяется где-то под кустом, не поднявшись после падения во время бега. Потому как Микаса смотрела на него в упор, Микаса как-то странно мялась и никак не могла подобрать слова, чтобы начать разговор.
"Насчет Эрена" Жан пропустил мимо ушей. "Дорогая Микаса, я буду говорить с тобой когда угодно и о чем угодно, только не отворачивай от меня своего драгоценного взгляда".

- Да, я слушаю, - он понизил голос и попытался сделать его и манеру речи как можно более проникновенными.
Жан отметил, как уверенность испаряется из облика девушки. Вот только что она смотрела на него неотрывно, пока он заседал на земле, но теперь она не могла удерживать зрительного контакта. И - не может быть! - в бледном свете луны Жану показалось, что глаза ее блестят, а щеки тронул нежный румянец. Он готов был созерцать эту красоту вечно. Пусть бы даже этот разговор никогда не начался, пусть бы даже они простояли здесь в безмолвии целую ночь (а назавтра Жан бы свалился спать посреди утренней тренировки, и хрен бы кто его дозвался), пусть бы даже он не услышал от Микасы ни единого слова...

Все это было донельзя романтично. Сердце Кирштайна забилось быстрее. Неужели настал тот благословенный час, когда, наконец, Микаса Акерман позволит ему открыто пылать жаром любви и примет его ухаживания?
- Говори, Микаса...

Она, кажется, собралась что-то сказать, но снова замялась. Ох уж эти девушки. Только делают вид, что такие неприступные, суровые, сильные - а на самом деле, они внутри мягкие, чувствительные, нежные. И Жан Кирштайн знал, что нужно в таких случаях делать - не будь он Жаном Кирштайном:
- Микаса, позволь мне начать. Я полагаю... Я думаю, что прошло довольно много времени, и многое изменилось... Я имею в виду, между нами... Я рад. И я готов на все.
В подтверждение своих слов он кивнул. Он четко выразил свою позицию. Он - мужчина. Он взял инициативу в свои руки. Он долго старался, чтобы достичь своей цели - и вот божества смилостивились над ним. Это победа.
Ему хотелось тут же взять Микасу за обе руки и запечатлеть на ее щеке поцелуй. Да, наивно и невинно, но он джентльмен. Это только первый шаг. О, какой путь им еще предстоит пройти вместе, рука об руку, чтобы эта еще совсем нежная любовь переросла в сильное стабильное чувство, из бойкого ручейка разрастись в степенную реку с широким руслом.

"Насчет Эрена..."
Ему и в голову не могло прийти, что его страстная сбивчивая речь может быть понята превратно и совсем в ином контексте.

И чем больше времени проходило, тем чудеснее становился мир. Волшебнее как-то, сказочнее. Когда Жан начал говорить, ему казалось, что сердце его вот-вот выскочит из груди, а сам он просто помрет.
Однако уже к концу своей речи у него не оставалось даже ни капли сомнения: все он делает правильно, все говорит правильно, и будет все хорошо и тоже правильно.

И действительно, Микаса поцеловала его. Поцеловала! В щеку пыльную, быстро, практически не передав в прикосновении губ никакого чувства, но и этой искры хватило Жану, чтобы почувствовал себя пылающим костром. Ему стало так жарко, что, кажется, даже слезы выступили в самых уголках глаз - но Жан был мужчиной, а потому вздернул подбородок во вроде бы крутом и мужском жесте, но на деле он пытался не дать этим слезинкам счастья испортить всю сказку своими выкрутасами навроде дорожек на пыльной морде.

Полагалось сделать следующий шаг.
- Микаса...
Он хотел сказать ей все, что было на душе, рассказать о том, что так долго томилось у него на душе, крутилось на самом кончике языка, каких титанических усилий ему стоило держать свои чувства в себе. Он хотел схватить ее, прижать к себе, целовать ее быстро, покрывать поцелуями тонких губ это прекрасное лицо, сжимать руками рубашку на ее спине, вдыхать до обморочного помутнения запах ее тела - настоящий, не цветочные отдушки, которыми пользуются девчонки, а тот самый запах ее самой, простой запах, родной, столь долгое время желанный.
Хотел... хотел просто взять и прочувствовать разом, что все его мечты наконец-то исполнились.

А Микаса так легко и облегченно улыбалась. Так приятно было смотреть на ее непривычно счастливое лицо и нежность, плескавшуюся в ее черных глазах.
И вот она отвечает... про Эрена, про то, что Жан с Эреном же молодцы какие-то... Эрен хороший... добрый... Спасибо...

- А, здорово, расскажи ему... - сердце Жана просто упало.
Даже не в штаны свалилось, в затерялось где-то в левом сапоге, превратилось в назойливый камешек, натиравший весь день ногу.
- Расскажи, конечно, Микаса, - он опустил голову и сжал кулаки, чувствуя, как недавнее сильное чувство - счастья, удовольствия, радости - превращается в не менее сильно со знаком минус - это теперь разочарование, злость, даже ярость.
- Эрен то, Эрен сё, сюси-пуси Эрен, милашка Эрен, переодень рубашечку, давай я перенесу тебя через лужу, милый Эрен, - глухо бормотал он, повышая и повышая голос.
- Еще раз он ко мне примотается, я ему хребет перекушу, - прорычал он, наконец.

- Да ты как мамочка за ним таскаешься! - голос сорвался, в нем даже стали звучать нотки отчаяния, Жан даже, сам того не осознавая, руку к сердцу драматично приложил. Он поднял голову и глядел на Микасу с вызовом. Попробуй доказать, что Кирштайн неправ. Ты вечно пытаешься защитить его шкуру, выдумывая всякий бред. Может с инструктором бы это сработало, но любящее сердце не обманешь, Жан всегда четко видел, когда Микаса врет. - А ведь вы даже не настоящие родственники!

Тут Жан слегка покраснел. Скорее от злости, чем от смущения, но и от смущения тоже. Эти двое вели себя не как брат и сестра уж точно. Эрен представлялся Жану капризной сопливой девкой, которая только и может, что языком молоть, а Микаса по отношению к нему была кем-то вроде старика-мужа, который без памяти влюблен в глупую молоденькую профурсетку и который был и за отца, и за мужа, и за любовника. Тфу.
А как хотелось Жану быть вместе с Микасой всегда. С самого первого дня, как он ее увидел, юный пылкий Кирштайн пытался завладеть ее драгоценным вниманием. Уж он бы ценил ее время, сам бы на руках носил, как и положено. Несмотря на все боевые успехи, Микаса все же девушка. А из-за этого идиота совсем, наверно, не знает, как нормальные мужчины за дамами ухаживают.
- Скажи, Микаса, - прохрипел Жан, шмыгнув носом. - Ты уже говорила с руководством корпуса о переводе Эрена в женскую казарму?
Жан бы не удивился, если бы Микаса не нашла тут ничего ироничного и действительно бы попыталась это сделать.
- А юбки свои ты ему поносить давала? - Кирштайн говорил все громче, сверля Акерман глазами. Она была чертовски красива, из-за чего Жану было сложно удержаться от того, чтобы упасть ниц и начать целовать ее пятки. Скорее всего, ему бы просто сломали шею, если бы он попытался это сделать.
- Может еще с ложечки кормила? Или на руках носила, а, Микаса? - Жан не выдержал и схватил Микасу за рубашку, правда, тут же отпустил, поняв, что натворил. - Сделай ему предложение на закате, это же прекрасный Эрен. Совет вам да любовь. А еще скажи ему, какой Жан идиот, он порадуется. Можете вместе посмеяться надо мной. Но если он что-то вякнет в моем присутствии еще, я клянусь, я его придушу нахрен.